Холодный расчет

Холодный расчет (The Card Counter, 2021): мрачная медитация о вине, наказании и искусстве выживать

Тревожная тишина как тон фильма: когда каждое движение — как подсчет карт

«Холодный расчет» — это не просто криминальный триллер с картами и казино на обложке, а сосредоточенная, почти монастырская притча о человеке, который научился жить на грани стерильной пустоты и неизбежной боли. Пол Шредер, режиссер и сценарист, вновь возвращается к своему любимому архетипу «затворника с дневником» — человека, что держится за строгий ритуал, чтобы не утонуть в собственных воспоминаниях. В центре истории — Уильям Телл, лаконичный, закрытый игрок, чья дисциплина напоминает монашеский устав: одинаковые мотели, одинаково белые простыни, одинаковые обыденные сделки с судьбой за покерным столом. Его ритм — это форма спасения, его контроль — штукатурка поверх трещины, которую он не может залатать.

С первых кадров становится ясно: шум казино — не праздник, а нейтральный фон, где человеческие драмы растворяются до статистики. В этом мире сердце бьется в такт шансам, проценты заменяют чувства, а стратегия — единственный способ вдыхать не с болью. Но чем глубже мы погружаемся в Телла, тем яснее, что холод — это маска, и под ней течет расплавленная лава вины. Война, тюрьма, темные комнаты допросов — Шредер не играет с политическими лозунгами, он погружается в метафизику ответственности. Телл не ищет оправдания, он не бунтует и не просит прощения у мира. Он выбирает форму жизни, где прощение выглядит как преимущество банкролла, а искупление — как правильно сыгранная рука, но правила этой игры не обещают победы.

Этот фильм строится на пустоте и намеренных паузах. Осознание приходит не через яркие реплики, а через повторяющиеся, почти стерильные ритуалы: он покрывает мебель в мотелях белой тканью, как будто заматывает реальность в бинты; он записывает мысли в дневник, без украшений, словно отмечает контрольные точки на карте собственной души; он стрижется сам, живет сам, двигается сам, как человек, который знает цену лишним связям. И когда в его жизнь входят Керк и Ла Линда, стабильность начинает дрожать. Не потому что он слаб, а потому что холодный расчет, каким бы точным он ни был, не способен до конца отменить тепло. А тепло всегда опасно.

Шредер умеет смотреть на моральные контрасты без иронии. Здесь свет и тень не перестают бороться, но последняя всегда чуть сильнее. «Холодный расчет» не продает зрителю катарсис, он предлагает испытание: выдержать взгляд на человека, который не пытается оправдаться и не торгуется с судьбой, который не признает случайность, но понимает ее власть. Это кино — как долгий выдох, который тянется до финальной, идущей в кровь сцены, где становится ясно: иногда искупление существует только как жест, а не как результат.

Уильям Телл: мастер дисциплины и заложник прошлых комнат

Герой Оскара Айзека — не обычный «профессионал», не романтизированный игрок-одиночка, а хладнокровный аналитик, выстроивший вокруг себя жесткую сетку норм. Его психология держится на трех опорах: добровольной простоте, тотальном контроле и осознанной дистанции. Каждый день начинается с схожих действий, и это не просто привычки — это терапия, ремесло выживания. Он не допускает всплесков, избегает роскоши, вытесняет случайности — потому что любая неучтенная переменная может привести к воспоминаниям, которые обрушивают систему.

Его прошлое — не миф и не загадка в духе жанровых триллеров, а конкретное, документально ощутимое зло, в котором он был соучастником: военные тюрьмы, допросы, «технологии» давления, те самые комнаты с ярким, токсичным освещением, где мораль растворяется в протоколах. Телл понес наказание, он был осужден, он «отсидел», но наказание не равняется искуплению. И это — центральный нерв фильма. Уильям понимает: социальная кара завершена, моральная — нет. Вина продолжает жить, как радикал в уравнении, который нельзя упростить до нуля. Его дисциплина — попытка удержать эту реакцию в контролируемом сосуде.

При этом Телл не оторван от мира. Он играет, он зарабатывает, он ведет переговоры. Его талант — не в азартной смелости, а в ребенкинской внимательности к шаблонам, психологическим сбоям, микрореакциям оппонентов. Он читает людей как текст, сопоставляет их с вероятностными таблицами. Но, вступив в контакт с Кирком, он сталкивается с другим типом вывода: этическим. Мальчик несет в себе результат той же структуры насилия, но в другой форме: наследственную травму, раскаленную ненависть, жажду мести. Для Телла это зеркало: он видит возможное будущее, в котором контроль не удержит лавину. И тогда перед ним встает задача вне математических моделей — остановить цепочку причинности, разорвать циклы, где вина порождает наказание, а наказание — новую вину.

Интересно, что романтизировать Телла невозможно. Айзек играет его с минимальной мимикой, с сдержанным тембром, с подчеркнутой вежливостью, которая лишена теплоты. Его доброжелательность — функциональна. Он не улыбается глазами, он ведет себя как человек, который выучил социальные ходы, чтобы избежать реакций, за которыми следует отчаяние. И все же, когда он начинает заботиться о Кирке, эта механика даёт трещину. Забота — это хаос. Она не поддается расчету. И это — точка, где фильм становится личным, почти молитвенным: может ли человек, который знает цену боли, защитить того, кто ещё не понимает, что месть не лечит?

Керк: наследство травмы и притяжение бездны

Керк — не просто сюжетный катализатор, а воплощение темы интергенерационной травмы. Его отец — участник того же темного институционального опыта, что и Телл, но только без дисциплины как спасательного троса. Разрушенная жизнь, алкоголь, отчаяние, саморазрушение — всё это превращает сына в сосуд накопленной ненависти. Керк приходит к Теллу с идеей справедливости, но под маской справедливости живет жажда уничтожения. Он уверен: есть конкретный человек, конкретная система, конкретная точка, где можно вырвать зло с корнем. Телл знает: корни куда глубже.

Динамика между Теллом и Кирком построена на асимметрии. Телл видит в парне своего вероятного «тень-последствия» — то, кем он мог стать без дисциплины. Керк видит в Телле человека, способного сделать то, чего он сам боится: провести насилие от теории к практике. И между ними возникает объёмное поле, где контроль пытается приручить гнев. Телл предлагает программу: расплатить долги, выстроить жизнь, уйти от мести. Это звучит как рациональная стратегия, но для Кирка рациональность — не враг, а пустота. Он хочет смысла, прорыва, громкого жеста, который перепишет историю его боли.

Психологически Керк опасен не своей импульсивностью, а своей уверенной логикой ненависти. Он может подождать, он может планировать. Но его «план» — неправильно заданная задача: он собирается лечить огнем то, что требует терапии времени. В этом смысле фильм аккуратно и жестко показывает: месть — это нарратив, который обещает закрытие, но поставляет только новую серию. Телл пытается разорвать сценарий, перенаправить энергию, но каждый шаг отбрасывает тень. И когда их пути расходятся, становится ясно: некоторые истории не укладываются в архитектуру спасения. Шредер не подменяет правду утешением: не каждую травму можно превратить в урок. Иногда она становится грузом, который утягивает вниз, несмотря на протянутые руки.

Отношение зрителя к Кирку неоднозначно. Он вызывает сочувствие, потому что несет чужую вину как собственную ношу, но он же пугает, потому что делает из боли проект. В его агрессии есть усталость, в его решимости — детская вера, что мир изменится мгновенно, если найти правильный рычаг. И когда он выбирает путь конфронтации, настроение фильма уплотняется: холодный расчет Телла сталкивается с горячей эмоцией и начинает плавиться. Именно в этой точке «Холодный расчет» перестает быть чисто аналитическим кино и становится трагедией.

Ла Линда и мир ставок: искушение, партнерство и путь к «легальному» спасению

Ла Линда — менеджер, связующее звено мира покера, где деньги ходят по кругу, а талант монетизируется через туры, спонсоров и сети. Её присутствие в фильме — не только романтический контрапункт, но и проверка Телла на готовность войти в систему, где его холодный контроль может превратиться в бизнес. Она предлагает ему выйти из тени, стать частью команды, использовать свои способности в масштабах, которые принесут комфорт, статус, признание. Но для Телла комфорт — опасность. Публичность — трещина в броне. Участие — риск эмоциональной вовлеченности, а это точно не то, что можно держать под замком.

Тем не менее, между ними рождается деликатная связь: без пафоса, без деклараций, на уровне микрожестов. Ла Линда чувствует: у этого человека слишком много пустоты вокруг, и в этой пустоте холодно. Она не пытается его «исправить», она создает условия, в которых его навыки получают смысл, отличный от выживания. Телл колеблется, но присутствие Ла Линды — как мягкий свет, который не слепит, а согревает. Через нее фильм показывает другой путь — не искупление через страдание, а маленькую, опасную возможность жить рядом с другими, принять человеческий масштаб, где деньги — не символ власти, а инструмент нормальности.

Казино и турнирная сцена у Шредера снята не как праздник. Это офисная эстетика: столы, ковры, неоновая полутемнота, функциональные лица. Покер не романтизируется. Он — механика, дисциплина, внимание. И вокруг него шевелится индустрия, которая обещает успех и стабильность, но в то же время подталкивает к единственной ошибке — поверить, что системные деньги защищают от случайностей, лежащих вне системы. Ла Линда предлагает Теллу «честную» игру в рамках экономической реальности, а он всё равно чувствует: его долг — не финансовый. И это расхождение формирует один из главных внутренних конфликтов фильма: между возможностью жить и потребностью ответить.

В лицах и диалогах с Ла Линдой чувствуется редкая прозрачность. Айзек играет моменты приближения, как осторожные касания реальности, которая может стать домом. Но дом требует доверия, а доверие — отказа от абсолютного контроля. Ла Линда не заставляет, не торопит, она просто присутствует — и этим ломает пустыню вокруг Телла. В какой-то момент зритель почти верит, что доступна другая траектория, где прошлое не исчезнет, но перестанет быть автором будущего. Однако фильм честен: никакой роман не способен отменить долговую книгу души. Он может стать глотком воздуха, но не кислородной станцией.

Вина и искупление: философия жестких комнат и мягких жестов

Пол Шредер строит «Холодный расчет» как моральную геометрию, где углы остры, а линии не пересекаются там, где мы ожидаем. Вопрос вины здесь не юридический, а метафизический. Телл совершил конкретные действия, понес конкретное наказание. Но вина — это не только факт, это состояние. Она продолжает жить в теле, она меняет способ смотреть, способ дышать, способ любить. Искупление, в этой логике, не равняется «сроку» и не измеряется решениями судов. Оно — работа внутри, которая редко приносит публичный результат.

Шредер предлагает мысль: настоящий суд — в повторении. Если ты повторяешь жесты насилия — ты всё еще внутри. Если ты умеешь остановиться — ты сделал шаг к берегу. Но остановка, как показывает Телл, иногда требует нового насилия, потому что мир не всегда позволяет мягкие решения. Противоречие не имеет простого выхода. Фильм балансирует на грани: чтобы защитить, нельзя ударить; чтобы закрыть, нельзя раскрыть. И в этой «невозможной» логике каждый выбор Телла выглядит как компромисс с судьбой, где выигрыша не существует, есть только меньшая потеря.

Моральная тишина фильма — часть его философии. Шредер не указывает пальцем, не распределяет вину по принципу идеологий. Он показывает систему, в которой люди легко становятся инструментами. Телл — инструмент, который осознал свою инструментальность. Его дневник — попытка вернуть себе субъектность. Записывая мысли, планируя дни, он выбирает форму, где его сознание не растворяется в процедуре. Но попытка жить «правильно» часто разбивается о чужие импульсы. Керк привносит в жизнь Телла остаточную энергию той же системы, которая оставила ожоги на его душе. И тогда искупление превращается в диалог между двумя травмами. Диалог, который не заканчивается.

Важный мотив — тактильность насилия. Фильм показывает комнаты допросов как кислотную реальность, где пространство само становится оружием: яркий свет, резкие углы, стерильность, которая убивает человечность. Эти сцены сняты с визуальной жесткостью, которая не позволяет превращать ужас в эстетический объект. Они лишены героики. Это не «мрачная поэзия», это индустриальная механика дегуманизации. И именно на фоне этой механики любой мягкий жест — чашка кофе, аккуратно покрытая простыня, тихая улыбка Ла Линды — приобретает вес. В мире, который умеет ломать, сохранение малых форм нежности — акт сопротивления.

Визуальная стратегия: стерильность мотелей, матовая неоновость казино, кислотные флэшбеки

Стиль «Холодного расчета» — предельно осознанная композиция, где каждая локация несет смысловую функцию. Мотели, в которых живет Телл, превращены в лаборатории. Он облачает мебель в белые покрывала, как будто делает повязки на ранах пространства. Это решение подсвечивает идею: он пытается нейтрализовать мир вокруг, сделать его безопасным, предсказуемым, чистым. Белое — не только цвет, но и граница, за которой хаос не должен проникать. Это визуальная мантра, повторение которой поддерживает его комплекс контроля. И зритель чувствует: за аккуратностью — паника, за чистотой — ужас случайности.

Казино у Шредера лишены блеска. Свет распределяется как в офисах, цвета глушатся до матового состояния. Лица игроков — не маски победы, а лица людей, что работают в системе шансов. Камера любит средние планы, фиксирует механические жесты, не дает раствориться в эстетике «игры». И от этого покер становится почти бухгалтерией эмоций: кто-то делает ставку, кто-то вычитает, кто-то скрывает. Звуковая палитра поддерживает ощущение приглушенности, в которой всплески кажутся опасными. Музыка не давит, а подкрадывается, точно повторяя походку Телла.

Отдельная визуальная ось — флэшбеки комнат допросов. Они сняты так, чтобы зритель буквально почувствовал кислоту света и чудовищную геометрию пространства. Линзы и ракурсы намеренно деформируют восприятие: стены давят, углы загоняют, взгляд не может найти точку отдыха. Эта «токсическая» эстетика противопоставлена белой стерильности мотелей. Две стерильности, два типа контроля: личный (Телл) и институциональный (система). Первый — попытка выжить, второй — способ разрушать. И на пересечении этих эстетик рождается моральный эффект: зритель понимает, что дисциплина Телла — это в каком-то смысле «самоналоженное наказание», ритуал самосдерживания для предотвращения повторения.

Крупные планы Оскара Айзека — отдельная тема. Его лицо здесь — карта, не с очевидными рисунками, а со скрытыми метками. Он держит паузы так, что тишина становится повествовательной силой. Камера доверяет неподвижности, и эта неподвижность начинает говорить. В сценах с Ла Линдой крупные планы мягче, свет теплее, в кадре появляются теплые оттенки. В сценах конфронтации с Кирком — всё наоборот: более жесткий контраст, резкие срезы, холодные краски. В итоге визуальный ряд не только служит фоновым слоем, но и выстраивает эмоциональную карту. Мы буквально видим, как тепло и холод борются за право остаться.

Игра Оскара Айзека и актерский ансамбль: минимализм как взрывная сила

Айзек делает с Теллом то, что редко удается: превращает сдержанность в центральное событие кадра. Его жесты экономны, его речь ровна, интонации законсервированы, но за этой экономией чувствуется массив внутреннего движения. Он играет человека, который не может позволить себе эмоции, и поэтому каждая микротрещина — как землетрясение. И когда эти трещины появляются — в словах, в взглядах, в физическом действии — они резонируют в пространстве фильма как удар гонга. Айзек не обольщает, не притягивает харизмой. И именно этим он удерживает внимание: зритель работает, дополняет, чувствует, как невыраженное становится формой выражения.

Тай Шеридан в роли Кирка создает образ тощей, напряженной решимости. Его персонаж не взрывается истериками — он накапливает напряжение и выпускает его направленными, почти рациональными стрелами. Это сложная актёрская задача, потому что нужно одновременно вызывать жалость и страх, и Шеридан с ней справляется: его взгляд умеет быть детским и жестоким в одном кадре. Тиффани Хэддиш как Ла Линда — неожиданно мягкая и точная. Она приносит в фильм ту самую редкую «человечность без деклараций». Её манера — не драматическая, а повседневная, и это важно: нормальность в таком кино — уже акт.

Второстепенные персонажи, включая корпоративные фигуры мира покера и людей, связанных с прошлым Телла, поддерживают текстуру правдоподобия. Никто не играет шарж, никто не тянет на себя одеяло. Шредер режиссирует ансамбль так, чтобы центральная пустота Телла была окружена функциональной реальностью. Это позволяет главной теме — внутренней работе вины — не тонуть в психодраме. Актёры не навязывают ни одного «правильного» ответа. Они дают пространство для решения зрителя, и это редкое доверие в современном кино, где чаще предлагают готовые эмоции.

Важный эффект достигается молчанием. Реплик меньше, чем ожидалось, а смыслов больше. Айзек и Хэддиш замечательно играют паузы — двое людей, которые понимают, что слова часто ломают хрупкие мосты, и выбирают тишину как более честный канал. Шеридан добавляет к этому энергию «нетерпящего». И тогда сцены между ними становятся как химические реакции: молчание и давление, мягкость и импульс. Итоговый ансамбль работает как органический механизм, где каждый элемент подчеркивает тему контроля и его распада.

Покер, подсчет карт и метафора контроля: стратегия против хаоса

Покер в «Холодном расчете» — это не про риск, а про статистику, не про интуицию, а про чтение процента. Телл — «карточный счетчик», он изучил механики, которые позволяют минимизировать случайность и систематизировать удачу. Этот навык идеально совпадает с его психологией: мир как распределение вероятностей, люди как паттерны, шаги как функции. Но покер — только модель. В жизни, в которой есть травма, попытка натянуть вероятностную сетку на этическую проблему приводит к сбоям. Месть не просчитывается; искупление не имеет таблицы. И там, где покер дает инструмент безопасности, реальность требует риск отказа от инструментов.

Шредер показывает конкретные детали игры: ритм ставок, наблюдение за поведенческими «телами», управление банкроллом, работа с турнирной дисциплиной. Эти детали не сделаны для «гика». Они нужны, чтобы зритель почувствовал: контроль — это труд, а не азарт. Телл не «везунчик». Он — рабочий шансов. И потому его попытка переложить этот рабочий этос на моральную задачу выглядит логичной, но обреченной. В конце концов, ни одна стратегия не отменяет человеческое решение другого человека. Керк — не колода. Он — независимая переменная, способная разрушить уравнение.

Покерная метафора идет дальше: сама индустрия игры — это машина нормализации случайности. Люди соглашаются жить в мире, где проценты управляют судьбами, потому что это дает иллюзию справедливости: «у каждого есть шанс». Телл знает, что шанс — не справедливость. Он знает цену системам, которые скрывают насилие под процедурой. И в этом контрасте покер становится зеркалом морали: ты можешь выиграть за столом, но проиграть в жизни, если поверишь, что проценты решают всё. Телл держит дистанцию именно потому, что понимает: контроль — это инструмент, а не смысл. И на уровне символики фильм призывает к тому же: не путать дисциплину с спасением.

Шредер как автор: дневник, молчание и церемония искупления

Пол Шредер — режиссер с пластом тем, которые он развивает десятилетиями. Его герои — одиночки, часто с дневниками, часто с ритуалами, часто с внутренним судом, который не прекращается. «Холодный расчет» продолжает эту линию, но добавляет акцент на индустриальную вину: не личный грех в абстракции, а участие в конкретной системе насилия. Шредер не морализирует. Он показывает человека, который принимает груз без попытки упростить. Структура фильма напоминает литургию: повторение, последовательность, маленькие рутины, из которых вырастает смысл.

Его режиссура экономна. Он не любит лишние движения камеры, он не искушается «красивым» кадром там, где правда — в пустоте. Но когда приходит время «комнат допроса», он нарушает правило и агрессивно деформирует пространство. Этот контраст работает как художественное обоснование: реальность травмы не может быть показана честно через спокойный, нейтральный взгляд. Её надо обнажить так, чтобы зритель почувствовал физическое отторжение. В этом балансе — сила фильма. Он одновременно сдержан и бескомпромиссен.

Авторская тема Шредера — «можно ли жить дальше». Он никогда не предлагает наивных ответов. В «Холодном расчете» жить дальше — значит принять последствия выбора, каждый день заново. Искупление — не финал, а практика. И финальная сцена, где жест заменяет слова, — это и есть шредеровская формула: иногда единственный возможный язык — язык присутствия. Не дискуссии, не оправдания, не декларации. Просто присутствие рядом с человеком, которому ты причинил боль, и одновременно — признание того, что слова больше ничего не изменят. Это болезненно и честно.

Шредер играет с ожиданиями жанра. От триллера с картами ждут фейерверка, от истории мести — развязки, от драмы — catharsis. Он отказывается от всех трех подарков. Взамен — предлагает медитацию. И это риск. Но он окупается, потому что здесь есть редкая глубина: фильм обращается не к нашему желанию справедливости, а к пониманию сложности человеческой ответственности. Это не популярный товар, но это необходимая правда. И поэтому «Холодный расчет» остается в памяти дольше, чем многие более «яркие» истории.

Финал и его эхо: тишина, как звук победы и поражения одновременно

Финал «Холодного расчета» — это кульминация внутренней логики фильма, где слова уступают место жесту, а эмоции — форме. Он не предлагает зрителю развернутого ответа. Вместо этого он оставляет пространство для тишины, в которой каждая сторона получает свою правду. Телл совершает выбор, который одновременно выглядит как наказание и как спасение. Он возвращается туда, откуда вышел, но не как беглец, а как человек, принявший издержки. И рядом с ним остается присутствие — не идея романтической развязки, а простая человеческая связность, которая говорит: мы можем быть рядом даже тогда, когда мир нас разлучает.

Это эхо работает долго. После титров зритель не чувствует привычного облегчения. Нет «закрытия». Есть понимание: некоторые истории можно только прожить, но нельзя завершить. И в этом смысле фильм честен до конца. Он не обещает, что дисциплина спасет, или что любовь вылечит, или что месть принесет покой. Он показывает сложную ткань жизни, где в каждой петле есть сопротивление. Телл остается фигурой, чьи шаги будут повторяться в нашей памяти: белые простыни, аккуратно сложенные карты, мягкие, точные движения рук, взгляд, который принимает и не спорит.

Вопрос «победы» здесь неуместен. Шредер говорит, что в моральных уравнениях нет победителей, есть те, кто выдержал. И Телл — из их числа. Он выдержал себя, выдержал память, выдержал выбор. Это немного. И это всё. Финал не делает его героем, но делает его человеком. А для этого фильма — это высшая форма признания.

Почему «Холодный расчет» важен: уроки о контроле, травме и ответственности

В мире, где истории стремятся к быстрым решениям, «Холодный расчет» предлагает медленный взгляд. Он важен, потому что возвращает обсуждение ответственности на уровень, где нельзя спрятаться за процедурой. Он напоминает, что вина — не административный статус, а работа с собой, и что искупление редко совпадает с тем, что принимается обществом как «погашение». Это неудобная мысль, но она нужна, иначе мы будем повторять жесты, которые приносят удобные ответы и плохие результаты.

Фильм также говорит о контроле как временной опоре. Контроль не решает проблемы, он помогает их пережить. Он создает пространство между импульсом и действием. И в этом пространстве появляется шанс на другой выбор. Телл строит свою жизнь на контроле не потому, что это совершенство, а потому что это мост. Но мосты не вечны. Их надо обслуживать, их надо проверять, их надо оставлять, когда это необходимо. Самая болезненная истина фильма — контроль не отменяет боли, он только делает её управляемой. И иногда — это всё, что возможно.

Травма в «Холодном расчете» не романтизируется. Она не превращается в геройский шрам. Она — работа, которую невозможно делегировать. Керк показывает, что отказ от этой работы приводит к катастрофе. Телл показывает, что её принятие не дает гарантий счастья, но дает шанс на честность. Ла Линда показывает, что рядом может быть тот, кто облегчает ношу, даже если не может её снять. И вместе они создают триаду ответов на вопрос «как жить дальше». Ни один из этих ответов не полный. Но это дорога, а не формула.

И, наконец, эстетическая важность фильма — в умении делать тишину говорящей. Когда кино возвращает нам ценность паузы, оно возвращает нам способность думать. «Холодный расчет» не заглушает зрителя, он предлагает ему сотрудничество: дополнять, понимать, спорить. В эпоху громких картин, где всё объясняют, это выглядит почти революционно. И именно поэтому этот фильм занимает свое место не просто в списке «триллеров о покере», а в ряду произведений о человеческой совести.

Если смотреть на «Холодный расчет» как на карту, то ее легенда проста: белые простыни — попытка обнулить хаос, неон казино — приручённая случайность, кислотный свет комнат — правда о насилии, молчание — язык искупления. И где-то между этими символами ходит человек, который пытается не повторить старый жест. Он проигрывает и выигрывает одновременно, потому что его цель — не победа, а удерживание себя на человеческой стороне. Это трудно. Это возможно. И это — главный смысл фильма.